ктото здес просила о поезии Лейли и Меджнун ,
Можете и сами скачать, http://azeribooks.narod.ru/poezia/nizami/poemy.htm
Низами Гянджеви

ЛЕЙЛИ И МЕДЖНУН





Copyright – «Художественная литература», 1986, пятитомн.



Copyright – Азернешр, 1989, с сокр.



Перевод – Т. Стрешневой

Данный текст не может быть использован в коммерческих целях, кроме как с согласия владельца авторских прав.




ПРИЧИНА СОЧИНЕНИЯ КНИГИ


Однажды, благоденствием объят,

Я наслаждался, словно Кай-Кубад.



«Не хмурься, — думал, — брови распрями,

Перечитай «Диван» свой, Низами».



Зерцало жизни было предо мной!

И будто ветер ласковой волной



Волос коснулся, возвестив рассвет,

Благоуханных роз даря букет.



Я — мотылек, светильник мной зажжен;

Я — соловей, — сад словно опьянен,



Услышав трели, что слагал певец,

Слов драгоценных я раскрыл ларец.



Калам свой жемчугами отточа,

Я стал велеречивей турача.



Я полагал: «Твори, настал твой час —

Судьба благоприятствует сейчас.



Доколе проводить впустую дни?

Кончай с бездельем, вкруг себя взгляни!



Верши добро и вкусишь от щедрот!

Кто в праздности живет — никчемен тот».



Бродягу-пса удача обошла,

И не заслужит пустобрех мосла.



Мир — это саз, коль жить с ним хочешь в лад,

Настрой его на свой, особый лад.



Тот гордо дышит воздухом родным,

Кто, словно воздух, всем необходим.



Подобием зерцала надо стать.

Чтоб сущий мир правдиво отражать.



Коль ты противоречишь всем вокруг,

То издает твой саз фальшивый звук.



«О, если б муж, причастный к сонму сил,

Заказ достойный мне сейчас вручил!»



Так о работе я мечтал, когда

Явилась вдруг желанная звезда.



«Трудись, счастливец, позабудь про сон

И будешь ты судьбой вознагражден!»



И совершилось чудо наконец —

Посланье шаха мне вручил гонец.



Я с наслажденьем вчитываться смог

В пятнадцать дивных, несравненных строк.



Светились буквы, разгоняя мрак,

Как драгоценный камень шаб-чираг.



«Властитель слов, кудесник, Низами,

Раб дружбы верной, наш привет прими.



Вдыхая воздух утренней зари,

Пером волшебным диво сотвори.



Найди проникновенные слова,

Достигни совершенства мастерства.



Любовь Меджнуна славится в веках,

Воспой ее в возвышенных стихах.



Так опиши невинную Лейли,

Чтоб жемчугами строки расцвели.



Чтоб прочитав, я молвил: «Мой певец

И впрямь усладу создал для сердец.



Любовь возвел на высший пьедестал

И кистью живописца расписал.



Шахиней песен повесть стать должна,

И слов казну растрачивай сполна.



У персов и арабов можешь ты

Убранство взять для юной красоты.



Ты знаешь сам, двустиший я знаток,

Подмену замечаю в тот же срок.



Подделкою себя не обесславь,

Чистейшее нам золото поставь.



И не забудь: для шахского венца

Ты отбираешь перлы из ларца.



Мы во дворце не терпим тюркский дух,

И тюркские слова нам режут слух.



Песнь для того, кто родом знаменит,

Слагать высоким слогом надлежит!»



Я помертвел, — выходит, что судьба

Кольцо мне вдела шахского раба!



Нет смелости, чтоб отписать отказ,

Глаз притупился, слов иссяк запас.



Пропал задор, погас душевный жар, —

Я слаб здоровьем и годами стар.



Чтоб получить поддержку и совет,

Наперсника и друга рядом нет.



Тут Мухаммед, возлюбленный мой сын, —

Души моей и сердца властелин,



Скользнув в покой как тень, бесшумно-тих,

Взяв бережно письмо из рук моих,



Проговорил, припав к моим стопам:

«Внимают небеса твоим стихам.



Ты, кто воспел Хосрова и Ширин,

Людских сердец и мыслей властелин,



Прислушаться ко мне благоволи,

Восславь любовь Меджнуна и Лейли.



Два перла в паре — краше, чем один,

Прекрасней рядом с павою павлин.



Шах просит сочинить тебя дастан,

Царю Иран подвластен и Ширван,



Ценителем словесности слывет,

Искусства благодетель и оплот.



Коль требует, ему не откажи,

Вот твой калам, садись, отец, пиши!»



На речи сына я ответил так:

«Твой ум остер и как зерцало зрак!



Как поступить? Хоть замыслов полно,

Но на душе и смутно и темно.



Предписан мне заране узкий путь,

С него мне не дозволено свернуть.



Ристалище таланта — тот простор,

Где конь мечты летит во весь опор.



Сказанье это — притча давних дней —

Веселость мысли несовместна с ней.



Веселье — принадлежность легких ело»

А смысл легенды важен и суров.



Безумья цепи сковывают ум,

От звона их становишься угрюм.



Зачем же направлять мне скакуна

В края, где неизведанность одна?



Там ни цветов, ни праздничных утех,

Вино не льется и не слышен смех.



Ущелья гор, горючие пески

Впитали песни горестной тоски.



Доколе наполнять печалью стих?

Песнь жаждет слов затейливо-живых.



Легенды той, грустней которой нет,

Поэты не касались с давних лет.



Знал сочинитель, смелость в ком была,

Что изломает, приступив, крыла.



Но повелел писать мне Ширваншах,

И в честь его дерзну в своих стихах,



Не жалуясь на замкнутый простор,

Творить, как не случалось до сих пор.



Чтоб шах сказал: «Воистину слуга

Передо мной рассыпал жемчуга!»



Чтоб мой читатель, коль не мертвый он,

Забыв про все, стал пламенно влюблен.



И если я поэзии халиф,

Наследник, настоянье проявив,



На уговоры тратил много сил,

Чтоб я ларец заветный приоткрыл.



«Любви моей единственный дастан, —

Промолвил сын, — души моей тюльпан,



Стихи тобою тоже рождены,

И братьями моими стать должны.



Они — созданья духа твоего,

Рождай, пиши, являя мастерство.



Сказ о любви, и сладость в нем и боль,

Он людям нужен, как для пищи соль.



Мысль — это вертел, а слова — шашлык,

Их нанизав, напишешь книгу книг.



Вертеть шампур ты должен над огнем,

Чтоб усладить едою всех потом.



Легенда, как девичий нежный лик,

Который к украшеньям не привык.



Но, чтоб невеста восхищала взор,

Одень ее в сверкающий убор.



Она — душа, природный тот кристалл,

Который ювелир не шлифовал.



Дыханием легенду оживи,

Воспой в стихах величие любви.



Твори, отец! А я склонюсь в мольбе,

Чтоб вдохновенье бог послал тебе!»



Реченья сына — глас самих судеб!

Совету внемля, сердцем я окреп.



В бездонных копях, в самой глубине

Стал эликсир искать, потребный мне.



В поэзии быть кратким надлежит,

Путь длительный опасности таит.



Размер короткий, мысли вольно в нем,

Как скакуну на пастбище степном.



В нем мерный бег морских раздольных волн,

Движением и легкостью он полн.



Размером тем писалось много книг —

Никто в нем совершенства не достиг.



И водолаз доселе ни один

Перл не достал из плещущих глубин.



Бейт должен быть с жемчужиною схож,

В двустишиях изъяна не найдешь.



Я клад искал, трудна моя стезя,

Но отступиться в поисках нельзя.



Я вопрошал — ответ мой в сердце был,

Копал я землю — вмиг источник бил.



Сокровищем ума, как из ларца,

Я одарил поэму до конца.



Создать в четыре месяца я смог

Четыре тыщи бейтов, звучных строк.



Коль не было б докучных мелочей,

Сложил бы их в четырнадцать ночей.



Да будет благодатью взыскан тот,

Кто благосклонно встретит этот плод.



О, если б расцвести она смогла б,

Как «си», «фи», «дал», когда придет раджаб!



Пятьсот восемьдесят четвертый год

Поэмы завершенье принесет.



Закончен труд, я отдых заслужил,

На паланкин поэму возложил.



К ней доступ я закрою на запор,

Пока мой шах не вынес приговор.



ЖАЛОБА НА ЗАВИСТНИКОВ И ЗЛОПЫХАТЕЛЕЙ



О сердце, не удерживай порыв,

Не должен быть оратор молчалив.



Средь златоустов, на арене слов,

Я превзошел искусных мастеров.



Достаток мой — усилий долгих плод,

Сокровищница мысли мне дает.



Открыв простор волшебному коню,

Свое я Семиглавье сочиню.



Такое мне досталось волшебство,

Что отрицать бессмысленно его.



За чародейство слов — творцу почет,

«Зерцалом тайн» прозвал меня народ.



Меч языка разящий создал стих,

Он чудотворен, как пророк Масих,



И обладает силою такой,

Что «Джазр-асамм» раскроется глухой.



В моих словах святой огонь живет —

Тот, кто коснется, пальцы обожжет.



Поэзии могучая река

Прославилась в мой век на все века.



А дармоеды, их презренный сброд,

Кормиться счастлив от моих щедрот.



Добычу лев сражает наповал;

Объедками питается шакал.



Я съесть могу лишь то, что в силах съесть,

Но прихлебаев у меня не счесть.



Завистники, аллах, избавь от них!

Злословят и хулят мой плавный стих.



Передо мной пластаются, как тень,

Но за глаза поносят всякий день.



Газели сочиню — раздумий плод —

Злоречный за свои их выдает.



Двустишия торжественных касыд

Он подражаньем жалким осквернит.



А если сочиняет он дастан,

Скажу я так: подделка и обман.



Не полновесным золотом монет,

Фальшивой медью он дурачит свет.



Мартышка людям подражать взялась —

Зерцалом звездным стать не может грязь.



Сияет и лучится яркий свет,

Но тень за ним скользит бесшумно вслед.



О наша тень, ничтожна и смешна,

За человеком следует она.



Столь неотступно, тою же тропой,

За провожатым следует слепой.



Пророк был тени собственной лишен, —

Чужими он тенями окружен.



Знай, океан с прозрачной глубиной

Не замутит бродячий пес слюной.



Бесчинства желтоухие творят, —

От гнева щеки у меня горят.



Я — океан в спокойных берегах,

Гляжу на них с усмешкой на устах,



Я — светоч, пальцем по нему стуча,

Хотят, чтоб ярче вспыхнула свеча.



Я не железный, тяжко зло сносить,

Зачем с каменносердыми мне быть.



Пусть я прославлен как добытчик слов,

Но у меня немало есть врагов.



И бесноватость не избыть врагам;

Недуг приходит к ним по четвергам.



Чтоб оправдаться, мой обчистив двор,

Хозяина поносит наглый вор.



Когда облава на воров идет:
«Держите вора!» — первым вор орет.



Пускай воруют, так тому и быть, —

Но злоязычья не могу простить.



Талант мой видят, но не признают,

Без пониманья образы крадут.



Коль зрячий вор, да будет он слепым!

А коль он слеп, то станет пусть немым!



Сгорая от стыда, терплю их срам.

Мое молчанье на руку врагам!



Быть может, здесь потребна прямота,

Ступай и крикни: «Дверь не заперта!»



О, если б я корыстью был ведом,

Какое бы несчастье было в том!



Скрывая в рукавах весь мир щедрот,

Смотреть не стану, как ворует сброд!



Для слуг моя распахнута сума,

Пусть пользуются этим задарма.



Жемчужин у меня моря полны —

Мне мелкие воришки не страшны.



Сокровище хранят замок и меч.

А рута красоту должна сберечь.



От сглаза мать дала мне руту в дар,

Железным стал я, как Исфандиар.



Мне «Низами» прозвание дано,

Имен в нем тыща и еще одно.



Обозначенье этих букв благих

Надежней стен гранитных крепостных.



Хранит мое богатство бастион,

И я от постягательств огражден.



Сокровищнице в крепости такой

Подкоп не угрожает никакой.



Где жемчуга, там змеи тут как тут.

Колючки сладкий финик стерегут.



Кто удостоен славы на земле.

Завистной подвергается хуле.



Был братьями Юсуф за красоту

В колодезную брошен темноту.



Иса с дыханьем благостно-живым

Был в Иудее мучим и гоним.



Чтит Мухаммеда набожный араб,—

Преследовал его Абу-Лахаб.



И на земле никто не избежал,

Вкушая мед, пчелиных острых жал.



ПРОСЬБА О ПРОЩЕНИИ ЗА СВОИ ЖАЛОБЫ



С тех пор, когда мое возникло «Я»,

Не обижал я даже муравья,



Жемчужин не искал в чужих морях,

Помехой не служил в чужих делах.



Сам недругов порочить не мастак —

Я не хулил завистливых собак.



С достоинством и выдержкою льва

Я слушал поносящие слова.



Я знал, что ярость лучше затаить

И лучше о врагах не говорить.



Но доблестью считать я не привык

Сносить насмешки, прикусить язык.



Купец, видавший не один базар,

Оценит и похвалит наш товар.



Враг, вздумав руку на меня занесть,

Сам враг себе, свою пятнает честь.



Пусть сердце вздор докучный не гнетет,

Достанет сердцу собственных забот.



Ты, сердце, — роза, нежен твой цветок,

Лобзай того, кто рвет тебя не в срок.



Хлеб собственною кровью добывай,

Коль безголовый, шапку не снимай.



Уж лучше униженье испытать,

Чем с торгашами дружбу затевать.



ОБ ОТКАЗЕ ОТ СЛУЖЕНИЯ ЦАРЯМ



Стань тем лучом, что согревает мир,

Не для тебя Джамшида пышный пир.



Тебе царей подачки не нужны,

С бесчестием они сопряжены.



С опаской в царский заходи чертог,

Царь — пламень жаркий, ты — соломы стог,



И от огня, пускай дает он свет,

Подальше лучше быть, таков совет.



Был мотылек огнем свечи прельщен,

Но, прилетев на пир, испепелен.



О виночерпий, я с трудом дышу,

Вина благословенного прошу.



Того вина, что чище серебра,

Того, что открывает мир добра.



О ТОМ, ЧТО НЕ СЛЕДУЕТ ОТНИМАТЬ У ЛЮДЕЙ

НАСУЩНЫЙ ХЛЕБ



Будь счастлив долей собственной своей

И посягать на хлеб чужой не смей.



Заносчиво надев чужой халат,

Сам пред судьбою будешь виноват.



Коль птица к солнцу устремит полет,

Ее за дерзость солнце обожжет.



Колеса переедут ту змею,

Что пред арбою ляжет в колею.



Бряцающий оружием захид,

Вступая в драку, будет сам избит.



Бессмысленно лисе бороться с львом,

Гранитных стен не расшибают лбом.



Друг кравчий, восклицая: «Пей до дна!»

Налей мне искрометного вина,



Чтоб, эликсиром радости объят„

Я стал счастливым, словно Кай-Кубад.



О РАДОСТИ СЛУЖЕНИЯ НАРОДУ



Коль ты не камень — действуй и живи,

Коль не хромец — дороги не прерви.



Отряхивая пыль с усталых ног,

Шагай вперед по войлоку дорог.



Пляши, коль надо, не сходя с тропы,

Пусть на пути колючие шипы.



Отдай коня, пешком иди вперед,

С лицом открытым, не страшась невзгод.



Устав в пути, себя не береги,

Груз донести другому помоги.



Знай, если будешь немощью объят,

Тебе поможет в трудный час собрат.



О, виночерпий, наполняй бокал,

Налей вина, чтоб дух мой воссиял.



Блаженный ток в крови моей бурлит,

Лаская душу, сердце обновит.



НАЧАЛО ПОВЕСТИ



Сказитель, перед тем как начинать,

Стал жемчуг слов сверлить и подбирать.



Жил некогда в Аравии один

Великий муж, арабов властелин.



Стараньем шейха амиритов край

Поистине расцвел, как божий рай.



Земля, его дыханьем вспоена,

Была благоуханнее вина.



Муж доблестный всем обликом своим

Ни с кем другим на свете несравним.



Он украшал Арабский халифат

И, как Гарун Аджамский, был богат.



Как в скорлупе таящийся орех

Судьбою огражден от бедствий всех.



Но милостью других не обделя,

Сам был свечой, лишенной фитиля.



Он жаждал сына, так ракушка ждет,

Что в ней волшебный жемчуг расцветет.



Так хлебный колос клонится пустой

Без полновесной силы золотой.



Шейх тщетно уповал, что, сжалясь, рок

Дозволит древу новый дать росток:



У кипариса на закате дней

Побег взрастет из свившихся корней.



И на лугу фазан в палящий день

Под молодой листвой обрящет тень.



Счастливец тот, с кем рядом сын растет,

В потомках он бессмертье обретет.



Шейх к милосердью высшему взывал,

Дирхемы щедро нищим раздавал.



«Родись, мой месяц, мой желанный сын!»

Жасмин сажал он, но не рос жасмин.



В пустой ракушке силился опять

Жемчужную он завязь отыскать.



Не знал он, тщетно вознося мольбу,

Что слезной просьбой искушал судьбу.



Не ведал он, печалью угнетен,

Что в ожиданье каждом свой резон,



Что связано все тесно на земле,

И смысл особый есть в добре и зле.



Что если кем-то был отыскан клад,

То лучше не найти его в сто крат!



И в списке дел, что будут на пути,

Иные лучше вовсе обойти.



Ведь счастья не находят люди те,

Что пребывают в вечной суете.



Ключ к тайне ищут, к той, что на замке,

Не ведая, что ключ у них в руке.



Шейх, чтоб родился столь желанный сын,

В глубинных копях свой искал рубин.



Моленьям слезным внял благой творец

И первенца послал он наконец.



На розовый бутон похож сынок.

Не роза, нет! — манящий огонек.



Жемчужинка блестящая. При нем

Сменилась ночь неугасимым днем.



Весть разошлась по всем концам страны,

Отец сорвал замок своей казны.



Он роздал все. Так роза наземь в срок

За лепестком роняет лепесток.



Чтобы недугов мальчик не знавал,

Он добрую кормилицу призвал.



Не мать, а время нянчилось с сынком

И благостным поило молоком.



Был молока священного глоток

Как преданности будущей залог.



Та пища, что вкушал он, с каждым днем

Любовь и стойкость укрепляли в нем.



Индиго, окропившее чело,

Восторженные чувства в нем зажгло.



И, проливаясь, капли молока

Росой казались в венчике цветка.



Кто глянет в колыбель — произнесет:

«Соединились молоко и мед!»



Сиял младенец в люльке вырезной,

Покоясь двухнедельною луной.



«Талант любви ребенку богом дан!»

И наречен был Кейсом мальчуган.



Год миновал, и убедились все,
Что мальчику в пленительной красе



Сама любовь, благословляя в путь,

Вложила перл в младенческую грудь.



До трех годков, играя и шутя,

Резвясь в садах любви, росло дитя,



В семь лет кудрявый, прелестью живой,

Тюльпан напоминал он огневой.



А в десять лет — твердили все уста,

Что легендарной стала красота.



При виде лучезарного лица

Молились все о здравии юнца.



Родитель, восхищен и умилен...

Был в школу мальчик им определен.



Наставник мудрый отыскался в срок,

Наук обширных истинный знаток.



Он с лаской обучал, как истый друг,

Способнейших детей пытливый круг.



Желал учитель, чтобы каждый мог

Добра и прилежанья взять урок.



В те времена, преданье говорит,

Для девочек был в школу путь открыт.



Из разных мест, стекаясь в знанья храм,

Совместно дети обучались там.



Талантов кладезь, несравненный лал,

Кейс знаний суть мгновенно постигал.



С ним вместе обучалась в школе той,

Жемчужной ослепляя красотой,



Дочь племени соседнего одна.

Была она прелестна и умна,



Нарядней куклы и луны светлей,

И кипариса тонкого стройней,



Мгновенный взгляд, скользящий взгляд ее

Был, как стрелы разящей острие.



Газель с невинной робостью в глазах

Властителей земли ввергала в прах,



Арабская луна красой лица

Аджамских тюрков ранила сердца.



В кудрях полночных лик ее сиял,

Казалось — ворон в когти светоч взял.



Медвяный ротик, сладость скрыта в нем,

Был чуть приметным оттенен пушком.



И эту восхитительную сласть,

Чтобы никто не смел ее украсть,



Отец Лейли и весь достойный клан

Оберегали словно талисман.



Той красоте волшебной надлежит

Шахбейтом стать в звучании касыд.



И капли слез, и проступивший пот

Поэт влюбленный жемчугом сочтет.



Не нужны ей румяна и сурьма, —

Была природа щедрою сама.



И родинка на бархате ланит
Сердца и восхищает, и пленит.



Не потому ль с любовью нарекли

Ее лучистым именем Лейли.



Кейс увидал и понял, что влюблен,

И был в ответ любовью награжден.



Мгновенным чувством он охвачен был,

И путь любви им предназначен был.



Им первая любовь, фиал налив,

Дала испить, сердца соединив.



О первая любовь, один глоток

Дурманной силой сваливает с ног.



Пригубив вместе розовый настой,

Они влюбленной сделались четой.



Любви вручив бестрепетно себя,

Кейс сердце отдал, душу погубя.



Но сколь любовь Лейли ни велика,

Была она застенчиво-робка.



Друзья вникали в трудный смысл наук,

Не размыкали любящие рук.



Друзья над арифметикой корпят,

Влюбленные словарь любви твердят.



Друзья уроки учат, как и встарь,

А у влюбленных свой теперь словарь.



Друзья зубрят глаголы день за днем,

Влюбленные воркуют о своем,



Отстав в науках, бросив все дела.

Любовь их вдохновляла и вела.



О ТОМ, КАК ЛЕЙЛИ И КЕЙС ПОЛЮБИЛИ ДРУГ ДРУГА



Когда очнется утренний восток,

Юсуфоликий царь приходит в срок.



И базилики ласковый рассвет

В лимонно-золотой окрасит цвет,



Лейли играла с солнцем, как дитя,

Лучами подбородок золотя.



Сдержать восторга люди не могли,

Взглянув, как солнцевеет лик Лейли.



Так сонм к Зулейхе приглашенных жен

Красой Юсуфа был заворожен,



Что восхитясь при виде красоты,

Забыв лимон, порезали персты.



Могуществом любви ошеломлен,

Кейс пожелтел, стал желтым, как лимон.



И круг друзей, кого ни назови,

Сиянье озаряло их любви.



Пришла пора, и в этом нет чудес,

Что вздох влюбленных достигал небес.



Любовь, души опустошая дом,

Обрушилась на них двойным клинком.



Сердца похитив, унесла покой,

Наполнив грудь смутительной тоской.



Сначала шепотком, а после вслух

Преследовать влюбленных начал слух.



С их робкой тайны сорван был покров.

Секрет стал притчей улиц и дворов.



О чуде чистом, как святой аят,

С осудоЮ насмешливой твердят.



Лейли молчала, Кейс был тоже нем,

Но тайна их известна стала всем.



Так спрятанного мускуса зерно

Сладчайший запах выдаст все равно,



Так предрассветный дерзкий ветерок

Чадры приподымает уголок.



Пусть каждый, сокровенно терпелив.

Любви смятенно сдерживал порыв,



Но долго ль можно им любить тайком?

Не скроешь солнца свет под колпаком.



Когда томленьем преисполнен взгляд,

В уединенье тайну не хранят.



Ведь сердце Кейса локоны Лейли

Как шелковые цепи оплели.



Рассудок приказал скрывать порыв,

Но взор безмолвный был красноречив.



Не в силах колдовство преодолеть,

Кейс угодил в расставленную сеть.



Став пленником любви, попав в силки,

Не находя спасенья от тоски,



Одной любимой он принадлежал

И без нее не жил и не дышал.



Так скачет конь у бездны на краю,

Погибель не предчувствуя свою.



И Кейса те, чей немощен скакун,

Теперь с усмешкой стали звать: «Меджнун!»



Меджнун — безумец! Взор его блуждал

И прозвище невольно подтверждал.



Людским судом любовь осуждена,

И от Меджнуна спрятана луна.



От кривотолков, что кругом росли,

Как загнанная лань была Лейли.



Жизнь для нее теперь не дорога, —

Из глаз точились слезы-жемчуга.



Меджнун, кляня несправедливый рок,

С ресницы каждой слезный лил поток.



На улицах и где базар бурлил,

Он с болью в сердце средь людей бродил.



Слагая песни дивные свои,

Газели о мучительной любви,



Он шел и пел, а вслед кричал народ:

«Глядите все, безумный, сумасброд!»



Пословица гласит недаром так:

«Держи узду, не то сбежит ишак!»



И слыша поношения кругом,

И в правду помутился Кейс умом.



Страдая, безысходностью объят,

Разъял на части сердце, как гранат.



От всех скрывал он тайну в глубине,

Что делать с сердцем, если грудь в огне?



Тот беспощадный огненный язык,

Сжигая сердце, в мозг его проник.



Он в горе, но любимой рядом нет,

Тоскующим он ищет взглядом — нет!



Днем мечется везде, не спит в ночи,

Подобьем став истаявшей свечи.



Где для души лекарство обрести?

Одна Лейли могла его спасти.



Надежды нет, жесток его удел,

Через порог он перейти не смел.



Чуть тронет небо утренняя синь,

Босой он убегал в пески пустынь.



Лейли скрывают, видеть не велят,

Вдохнуть не дозволяют аромат.



И он к ее шатру тайком спешит,

Ночь оглашая пением касыд,



Чтоб замкнутую дверь облобызать

И до рассвета воротиться вспять.



Туда стремясь, как ветер буревой,

Путем обратным брел едва живой.



Туда летел, как будто стал крылат,

Обратно по колючкам шел назад.



Туда он несся, как поток весной,

Обратно полз скалистой крутизной.



Ступни изранив, страстью одержим,

Туда он мчался, словно конь под ним.



Как будто ветер знойный гнал туда,

Где прядала прозрачная вода.



Когда б не злая власть судьбы самой,

Вовек не возвратился бы домой!



ОТЕЦ МЕДЖНУНА ОТПРАВЛЯЕТСЯ СВАТАТЬ ЛЕЙЛИ



Пути закрыты, двери на замке.

Разрушен мост и нет воды в реке.



Меджнун в ночи, от мук оцепенев,

Читал свои газели нараспев.



А утром вновь, исполнившись надежд,

С друзьями отправлялся в горный Неджд.



Был каждый друг, что шел за ним вослед,

Простоволос и в рубище одет.



«Кейс сумасшедший — общий приговор —

Безумец жалкий, племени позор!»



Родитель, слыша жалобы кругом.

Тревожился о сыне дорогом.



А тот, любовью властной одержим,

К увещеваньям близких был глухим.



Когда любовь затмит весь белый свет,

Бессильны уговоры и совет.



Истерзанный сыновнею бедой,

Отец от горя сделался седой.



Груз тяжких размышлений не избыть,

Не ведал он, как дальше поступить.



Друзей и домочадцев, удручен,

Расспрашивать о сыне начал он.



Отцу услышать было суждено

То, что известно родичам давно.



Он думать стал, как лучше поступить,

Чтоб розу клеветой не очернить.



Достойно увенчать союз сердец,

Жемчужиной украсить свой венец.



За счастье сына все он дать готов,

Не пожалев ни денег, ни даров;



Совет старейшин, выслушав его,

Благословенье дал на сватовство.



«Жемчужина, что ярче всех слывет,

Украсит по достоинству твой род».



И торопясь, чтоб время не тянуть,

Старейшины сбираться стали в путь.



При этом рассуждали здраво так:

«Безумного спасет счастливый брак!»



Когда отец решение узнал,

Он вытер слезы и душой воспрял.



В богатые одежды облачен,

Торжественный кортеж возглавил он.



Все родичи красавицы Лейли —

И стар, и млад встречать гостей пошли.



Как предписал обычай и закон,

Обряд гостеприимства соблюден.



Был в честь приезжих пир на славу дан —

Раскинут хлебосольный дастархан.



Когда приличья время истекло,

Гостей спросили: «Что вас привело?



Случилась радость или вдруг беда?

В любой нужде поможем мы всегда».



Звучали так ответные слова:

«Мы ищем с вами близкого родства.



У вас невеста, а у нас жених,

Благословит господь союз двоих.



Сын полюбил и сам в ответ любим.

Сердца влюбленных мы соединим.



Мой сын в песках от жажды изнемог,

А дочь твоя — живой воды исток.



Вода ключа, прозрачна и чиста,

Утешит душу, насладив уста.



Цель посещенья ясного-ясней,

Я без смущенья говорю о ней



Ты знаешь сам, что род наш именит,

Старинные обычаи хранит.



Моя казна несметно велика,

И сила войск надежна и крепка.



Продай мне жемчуг дивной красоты,

И, поклянусь, не прогадаешь ты.



Знай, мне цена любая по плечу,

Запросишь много — вдвое заплачу.



Пришел купец достойный на базар,

Коль ты разумен — уступи товар!»



Отец невесты слушал и молчал,

Ответ его сурово прозвучал:



«Чтоб ни решил я, чтобы ни изрек,

Все небосвод предвидел и предрек.



Ты понапрасну убеждал меня

Вступить в горнило, полное огня.



Я понял, ты не дружбою влеком,

А поступил со мною, как с врагом.



Пусть благороден ваш старинный род,

Но сын твой болен, слух о том идет.



А если он безумьем одержим,

Мы за него Лейли не отдадим.



Лечи его молитвой и постом,

Повремени пока со сватовством.



Не предлагай нам жемчуг свой больной,

Не затевай напрасный торг со мной.



С изъяном жемчуг темен, не блестит

И ожерелья он испортит вид.



Купив твой жемчуг, что скажу родне,

Арабы не простят проступок мне.



Забудь об этом, свадьбе не бывать,

И нам с тобою хватит толковать!»



Отказ услыша, каждый амирит

Почувствовал и боль, и жгучий стыд.



Обиженно, окольной стороной,

Вернулись амириты в край родной.



Как иностранцы, чья судьба горька,

Им не понять чужого языка.



Родные рады все на свете дать,

Чтоб ум больного просветлел опять.



Но те советы, что дала родня, —

Как хворост для палящего огня.



«У нас красавиц столько — говорят —

Невесты той прекрасней во сто крат.



Как жемчуг зубки, губы — как рубин,
Не устоит пред ними ни один.



В парчу одеты, схожие с весной,

Струятся кудри мускусной волной.



Красавиц восхитительных не счесть,

А ты решил чужую предпочесть?



Здесь нам найти невесту разреши —

Кумира, утешение души.



Ты с ней весь путь пройдешь рука в руке.

Пусть сахар растворится в молоке».



ПЛАЧ МЕДЖНУНА ОТ ЛЮБВИ К ЛЕЙЛИ



И поученья выслушав родни —

Укоры и попреки в них одни, —



Меджнун, свой ворот ухватив рукой,

Порвал одежду, мучимый тоской:



«Тому, чей разум погружен во тьму,

Кто мертвым стал, — одежда ни к чему!»



Так шел в песках, скрывая слезный лык.

По Азре стосковавшийся Вамик,



Так, прихватив нехитрый скарб с собой,

Тюрк с караваном бродит кочевой.



Зачем ему кольчуга или щит?

Повязкою он тело защитит.



...Бродягой чужеродным с виду став,

О тернии одежду разорвав,



Кейс жаждал смерти, больше ничего,

«Ла Хаула! Спаси нас от него!»



Твердили, видя, как он брел в пыли...

А он стонал: «Лейли!» и вновь: «Лейли!»



Преследуем недоброю молвой,

В лохмотьях, с непокрытой головой,



Он равнодушен к добрым был и злым,

Не замечая тех, кто рядом с ним.



Свои газели распевал везде.

О йеменской пленительной звезде.



И бейты вдохновенные свои

Он наполнял сиянием любви.



Но каждый, кто видал, сколь странен он,

Вздыхал, его несчастьем удручен,



Ему нет дела до людских осуд,

Не все ль равно, каким его сочтут.



Ни жив ни мертв, в ничто вперяя взор,

Он в книге бытия свой облик стер.



Чуть билось сердце, был он словно прах,

Лежащий на бесчувственных камнях.



Его перемололи жернова —

В грязи и струпьях, плоть едва жива.



Он — как свеча, спаленная бедой,

Осиротевший голубь молодой.



На сердце клейма всех печалей злых,

Чело покрыла пыль дорог земных.



И не стерпев глумления толпы,

Он сел на коврик в пыль, сойдя с тропы,



Дав волю причитаньям и слезам:

«Что делать мне, где отыскать бальзам?



Вдали от дома, сбился я с пути

Обратной мне дороги не найти.



Отвергнул я родительский дорог,

А к дому милой путь сыскать не мог.



Разбилась с добрым именем бутыль,

Ее осколки покрывает пыль.



И доброй славы барабан пробит,

Грядущий подвиг он не возвестит.



Охотница! Я — загнанная дичь,

Меня легко и ранить и настичь.



Любимая, кумир моей души,

Молю тебя, души меня лиши.



Коль пьяный я, то значит пьян давно,

Пьян иль безумен — это все равно.



Безумным, пьяным, как ни назови,

Я сердце потерял из-за любви,



Меня опутал ловчей сетью рок,

Никто на помощь поспешить не смог.



Все у меня нескладно, все не в лад,

Дела поправить я смогу навряд.



О, если б я раздавлен был скалой,

Мой прах разнес бы ветер силой злой,



О, если бы внезапный грянул гром,

Испепелила молния б мой дом,—



Нет никого, кто б, пожалев меня,

Живого сжег бы в кипени огня.



Или дракону бросил прямо в пасть,

Чтоб мир забыл позор мой и напасть.



Я — выродок в безумии своем,

Я опозорил благородный дом.



Я — недостойный сын, поправший честь,

Чье имя всуе стыдно произнесть.



Пусть буду я повержен и убит.

За кровь мою никто не отомстит.



Товарищи веселья и забав,

Прощайте все, вы правы, я неправ.



Бутыль с вином в моих руках была,

Не удержал я хрупкого стекла.



Стекло разбито, но его унес

Поток пролитых безутешных слез.



О, подойди, осколков нет, взгляни,

Ты не поранишь нежные ступни.



Кто состраданьем не наполнил грудь,

Пускай уйдет, не преграждая путь.



Потерян я, искать напрасный труд.

Не тратьте слов, они бессильны тут.



Вы, муки доставляющие мне,

Дозвольте быть с бедой наедине.



Я сам уйду, меня не надо гнать,

Сам скакуна сумею оседлать.



Как постудить? Ослабли ноги вдруг,

Подай мне руку, помоги, о друг.



Я жив тобой, зачем мне жить скорбя,

Я, жертвой став, погибну за тебя.



О, приласкай, участье прояви,

Счастливой вестью душу обнови.



И если я безумьем обуян,

Скинь с нежной шеи черных кос аркан.



Меня петлей душистой задуши,

Дыхания последнего лиши,



Ведь тот секрет, что в сердце я берег,

Прикосновеньем локон твой извлек.



Твой каждый локон мой унес покой

Не силою, а властью колдовской.



Иль руку дай тому, кто изнемог,

И умереть дозволь у дивных ног.



Грешно сидеть без дела, знаю сам,

На горе — я повязан по рукам.



Знай, изреченье древнее гласит:

«За милосердье бог вознаградит».



Тот, кто живет беспечно, без